Александр Листовский - Конармия [Часть первая]

— Как же не рад! Нет, тут… как бы сказать… дело такое, — сбивчиво и заметно волнуясь, говорил Харламов. — У меня дружок есть…

— Лопатин?

— А вы откель знаете?

— Я все знаю. Ну, дальше что? Говори.

— Мы вместе с ним в кандидаты вступали.

— Знаю. А теперь вместе вас примем. Оба заслуживаете.

— Ну, раз дело такое, то это конечно, — весело сказал Харламов. — А то ведь он получше меня в политике разбирается.

— Эх, товарищ Харламов, хороший ты человек во всех отношениях! — улыбаясь и дружески кладя руку на плечо бойцу, сказал Ильвачев. — Ну ладно, ступай. А то мне тоже надо по делу…

Харламов, улыбаясь и покачивая головой, пошел к сельской площади, откуда, несмотря на поздний час, доносились веселые звуки гармоники.

При ярком свете месяца конармейцы и девушки танцевали краковяк.

Сачков, церемонно держа Дуськину руку, прищелкивая каблуками и бойко выделывая ногами, шел впереди. За ними лихо притопывало несколько пар.

Харламов подошел к толпе, окружавшей танцующих, и остановился позади Гуро, который, склонив голову с забинтованным подбородком и поглядывая на проходившие мимо пары, говорил что-то доктору Косому.

— Ткач! Давай «Барыню», сестра Саша идет! — крикнул Митька Лопатин гармонисту.

Он вышел в круг и в ожидании Сашеньки сделал затейливое коленце.

— «Барыню»! «Барыню»! — закричали вокруг.

Ткач отер пот на широком безусом лице и, быстро перебрав по ладам, заиграл плясовую.

Сашенька не заставила себя просить. Улыбаясь, она вошла в круг.

Митька хлопнул в ладоши, ударил по голенищам и, отбивая задористый ритм, сделал коленце. Сашенька взмахнула платочком и, легко перебирая ногами, пустилась по кругу.

— Не нравится мне, товарищ врач, эта сестра, — недоброжелательно глядя на Сашеньку, сказал Гуро. — Ну, прямо всем нутром чувствую, что она не наша.

Косой с недоумением взглянул на него.

— Очень уж вы подозрительный человек, товарищ Гобаренко, — сказал он с усмешкой. — Вы, очевидно, и мать свою готовы подозревать в чем-либо.

— Нет, товарищ врач, я не шучу. Я вам по-дружески советую откомандировать ее, пока не поздно. Поверьте, я редко ошибаюсь в людях.

— А что, собственно, вам не нравится в Веретенниковой?

Гуро нагнулся к Косому и тихо сказал:

— Я твердо уверен, что она шпионка… Ну, скажите, зачем ей понадобилось в такое время ехать с Урала в Чернигов? И потом, как она на Урал попала? Сама же говорила, что родилась и жила под Москвой, в Бородине?

Харламов пододвинулся ближе, прислушиваясь к разговору, и со скрытой враждебностью искоса взглянул на Гуро.

— Ну, полноте, — отмахнулся Косой, — по-моему, ваши подозрения совершенно неосновательны. Веретен-никова доброй души человек. Посмотрите, с какой любовью она ухаживает за ранеными. Все свое свободное время уделяет бойцам и, поверьте, оказывает на них самое благотворное влияние… Нет, нет, товарищ Гобаренко, не говорите мне этого. Я тоже умею разбираться в людях.

— А вы ее проверяли?

— Считаю это совершенно излишним, — холодно сказал Косой. — Она вся как на ладони…

— Это еще ничего не доказывает, товарищ врач.

— Ну как, доктор, дела? — раздался за спиной Косого бодрый голос Поткина.

Косой оглянулся. Позади него стояли Поткин и Ушаков.

— А я только собирался идти вам докладывать, товарищ комполка, — сказал Косой. — Прошу вашего разрешения на эвакуацию товарища Гобаренко.

— Это зачем? — удивился Поткин.

— С ранением товарища Гобаренко сильное осложнение.

— Чего ж плохо лечите?

— Дело не в лечении. Ему необходимо срочно сделать рентгеновский снимок нижней челюсти. Я подозреваю трещину. Третий месяц рана не заживает.

— Ну что ж, раз дело такое, я не возражаю, — согласился Поткин. — Ты-то сам хочешь ехать? — спросил он Гуро.

— Если нужно — поеду.

— Ну, в таком случае давайте оформлять, пока на месте стоим.

Поткин подошел поближе к танцующим.

— Павел Степанович, ты посмотри, что разделывает! — сказал он, показывая на Сашеньку.

— Да, на все руки девушка. Жизнь в ней так и кипит. И умница большая.

—, Счастливый будет тот человек, кто ее выберет.

— Такая сама выберет…

Ткач, покачиваясь из стороны в сторону, продолжал стачать по ладам. На лбу у него выступили капельки пота, рубашка прилипла к спине, но неутомимый гармонист, видно, решил не прекращать свою музыку, пока не отпляшет весь полк. Уже и Ладыгин, вытолкнув в круг сменившегося с дежурства Вихрова, прошелся вприсядку, уж и Кузьмич, притопывая толстыми, как колоды, ногами, станцевал какой-то неописуемый танец, а вслед ему проплыл степенно, словно священнодействия, взводный Сачков. Веселье разгоралось все больше и больше.

Митька уже давно уморился, и Сашенька, притопывая каблучками новеньких сапожек со шпорами, плясала в паре с Харламовым. Вдруг она увидела стоявшего в стороне печального Мишу Казачка. Она подбежала к нему и спросила:

— Миша, хотите, «Шамиля» станцуем?

— Ва! С тобой? — живо спросил он, словно не веря ушам.

— Со мной.

— С балшим удовольствием! — согласился он, весь просияв.

— Товарищи! — весело крикнула Сашенька. — Миша Казачок танцует «шамиля»!

Миша вышел на середину круга, тряхнул широкими рукавами черкески и, раскинув руки, понесся в танце. Приуставшая Сашенька едва поспевала за ним.

— А ну, пройдись-ка и ты, Алексан Алексаныч, — сказал Ушаков.

Но Поткин и так уже постукивал каблуками.

— Пошли, Дуся, — сказал он, прихватывая Дуську за талию.

— Ой, товарищ комполка, я ж эту не умею! — застеснялась она. — Вам бы с Маринкой. Она очень даже ловко танцует.

— А где она, Маринка? — спросил Поткин, оглядываясь.

— Она на дежурстве в околотке.

— Что ж пустое толковать! А ну, пошли как-нибудь.

Под одобрительный гул голосов Поткин пустился по кругу.

— Ишь ты! Вот это да! — сказал Аниська.

— А ведь почти сорок раз раненный! — подхватил Харламов.

Он гикнул и пустился следом за командиром полка. Поткин, отдуваясь, вышел из круга.

— Ну вот, — встретил его Ушаков, — а говоришь… Лучше молодого танцуешь.

— Я это дело люблю.

— Не зайдем ли в штаб на минутку? — предложил Ушаков.

— Зайдем, — охотно согласился Поткин.

Они прошли площадью мимо старой, замшелой колокольни, видавшей времена Богдана Хмельницкого, и вышли на пустынную улицу.

— Знаешь что, Алексан Алексаныч, — помолчав, заговорил Ушаков. — Я все хотел поговорить с тобой относительно Гобаренко. Скажи, ты за ним ничего не замечал?

— За Гобаренко? — Поткин внимательно посмотрел на комиссара. — Да нет, ничего. А что?

— Видишь ли, какое дело. Я к нему все время приглядывался, и, понимаешь, не нравится мне его работа за последнее время. Тебе не кажется странным, что почти при каждом серьезном поручении у него что-нибудь да случается?

— А с кем не случается. У нас вот тоже случилось под Дзионьковом. На ошибках учимся. А так Гобаренко очень даже деловой и услужливый человек, — возразил Поткин.

— Да нет, ты постой! У меня, командир, дух противоречия какой-то. Я серьезно говорю. Ты заметь, что все эти случайности нездорово отражаются на боевой жизни полка. Ну, со снарядами считать не будем, тогда на него напали. Я имею в виду два последних случая — не получили муку и патроны. А я проверял — во всех полках получили, только у нас нет. Ну, чем это объяснить?

— Да-а… — протянул Поткин. — Сильно. А мне ни к чему было. А потом он, помнится, сам говорил, что еще успеет получить.

— Так вот, — продолжал Ушаков. — По-моему, это дело надо немедленно передать в особый отдел.

— Хорошо, — подумав, сказал Поткин. — Правильно говоришь. Так и сделаем…

Они вошли в штаб. Здесь их ждала телефонограмма, подтверждающая дневку на завтра.

— Ты что сейчас думаешь делать? — спросил Поткин.

— Пойду к бойцам. Есть кое-какие дела.

— А я, пожалуй, останусь — приказы посмотрю.

— Ну, ну. Бывай! — Ушаков кивнул командиру полка, вышел на улицу и, что-то обдумывая, направился на окраину села, откуда едва слышно доносились пиликающие звуки гармоники.

На улице посветлело. Молодой, словно вымытый месяц, выйдя из матовой паутины облаков, плыл над верхушками тополей.

Внезапно совсем рядом, за густыми кустами акаций, послышались голоса.

Ушаков остановился и невольно прислушался.

— Ну да, все вы так, мужики, говорите. На словах-то вы, как на гуслях, — недоверчиво говорил молодой и бойкий женский голос. — Вам бы только урвать и удрать. Знаем. Не в первый раз, ученые.

— Будьте без сомненья, Авдотья Семеновна, — с убеждением говорил другой голос, тонкий и сипловатый, видимо принадлежащий немолодому уже человеку. — Пусть какой другой обманывает, а мое слово верное. Раз сказал, значит точка. В жизни от меня никому обману не было. Зачем грех на душу брать? Я верно говорю. Да и не в этакое время живем. Сейчас каждый должен быть чистый и сердечный человек.